Кочегар Советской Армии

Часть первая. Брага.

            Я был вырван из сладкого сна осторожным тормошением плеча.

– Дима, проснись!

Ну кто посмел будить средь бела дня дедушку Советской Армии?! Да ещё в положенный ему отдых после ночной смены! Эх... Какой был сон... Такие сны могут сниться только солдату к концу второго года службы...

Надо мной стоял затянутый ремнём в осиную талию дневальный, из молодого пополнения. Лицо его было взволновано – не мудрено, за такое безобразие «духу» можно крепко схлопотать. Только очень уважительная причина могла заставить его пойти на такой сумасбродный поступок.

– Что случилось, воин? Я открыл глаза, всё ещё внутренне не желая смириться с тем, что в сон уже не вернуться.

– У Аннамурадова погасла печь, и он не знает, что делать дальше, –  почти шёпотом проговорил дневальный.

Только тут до меня дошло, что в казарме непотребно холодно. В мгновение ока я вскочил и оделся, невольно продемонстрировав молодому солдату, как надо «подрываться» по команде «Подъём». Впрочем, о дневальном я уже забыл – если этот Аннамурадов разморозит отопительную систему – то дембель я увижу значительно позже предполагаемого срока...

Кочегаром я стал случайно. Месяц назад я вернулся с далёкой и бескрайней целины Зауралья, куда был сослан в многомесячную командировку для участия в уборочной страде. Там, в качестве шофёра вверенного мне новенького Зил-130, я свершал подвиги трудового героизма, на какие только был способен солдат срочной службы, вырвавшись из армейского дурдома на свободу гражданской жизни. Этой командировкой меня наказал мой комвзвода из-за наших с ним жизненных разногласий. Как только пришла разнарядка на наш дивизион, где от нас требовался водитель с машиной, он, не задумываясь, предложил командованию меня, сам того не понимая, какой делает мне подарок. Но, вернувшись через несколько месяцев в свою родную часть, я понял, что адаптироваться снова к этому караульно-гарнизонному маразму – выше моих сил. В качестве водителя я теперь нужен буду только на учениях, а их до моего увольнения в запас, вроде бы, больше и не предвидится. Надо было что-то делать, так как до демобилизации ещё было месяцев пять, бесконечных полторы сотни дней...

А тут, как раз, по осени ушёл в запас наш кочегар, да его помощника, паренька моего призыва – ещё летом перевели в другую часть. Не воспользоваться этим было бы непростительно глупо. Я предложил свою кандидатуру, начальство расценило мой порыв как трудовой, решив, что целина сделала из бездельника настоящего работягу, и утвердило меня старшим кочегаром.

Надо сказать, что кочегар в армии и гражданский кочегар – это две большие разницы, как говорят в Одессе. В армии эта специальность в большем почёте. И главное – неприкасаемая. Солдаты и офицеры должны и хотят нести службу в тепле, и, с момента наступления холодов, кочегар – самая значимая фигура в части.

Дотянуть до весны истопником, а там уже и сладкое слово «дембель»...

Помощником мне назначили паренька из Туркменистана, тоже водителя по специальности, солдата моего призыва. Звали его забавно для русского уха: Алтыбай Розмурадович Аннамурадов. Я звал его просто – Раздолбай. И, в общем-то, основания у меня для этого были. Было решено, что я топлю только по ночам, Раздолбай – днём, так как днём, в случае чего, есть где искать помощь...

Когда я вбежал в кочегарку, Алтыбай уже сдался. Из тёмного угла в мою сторону виновато белели два его грустных глаза. Лицо, и от природы не отличающееся белизной, сейчас сливалось по цвету с чернотой угольной кучи. Впрочем, в этот раз чёрным он был весь.

- Ты в угле нырял, что-ли, Раздолбай?

- Нэ горыт, Дыма, нэ горыт... Пляхой угол..., - Алтыбай жадно затянулся своим окурком и обречённо бросил его в чёрную остывшую печь. Видно было, что бедняга уже исчерпал весь свой запас физических и умственных сил. Паника тоже осталась позади. Весь его вид говорил о царящей в нём апатии к происходящему.

Я посмотрел в топку и всё понял.

– Балбес, ты Раздолбай! Ты на кой туда столько угля навалил? Это же не «брикет»!, это «семечка»! Она же горит только тонким слоем, чукча ты, стоеросовая, сколько можно тебя учить! Ты бы ещё весь месячный запас угля туда зафуговал, да сапогами утрамбовал, вредитель хренов! Выгребай оттуда всё нафиг! Сколько уже не горит печь?

Впрочем, об этом уже можно было и не спрашивать – термометр котла столбился чуть выше «нуля». Времени  оставалось крайне мало.

– Опять спал, зараза! И угля накидал побольше, чтобы подольше не подходить, а, Раздолбай?! Самим же углём всё и погасил!

Алтыбай, виновато сопя, уже вовсю выгребал уголь из топки. Раз молчит, значит так оно и есть. Ибо спорить Раздолбай любил – колбасой не корми. Я огляделся: дрова он уже спалил все, включая и резервный запас.

В курилке возле казармы на свою беду и на моё счастье курили несколько молодых солдатиков-первогодок.

– Так, воины, в вашем распоряжении 10 минут: возле кочегарки должна быть большая гора дров. Дрова на хоздворе.

Самый смелый из салаг начал возражать, что, мол, они тут на уборке территории, по приказу ротного, и хотят отдохнуть.

Зверем я не слыл, невинно обиженных на моей совести не было, не смотря на то, что сам, будучи салагой, и хлебнул «прелестей» дедовщины. Человеком можно оставаться везде, хоть система и вынуждает, порой, нас принимать условия её игры... Но сейчас времени на сюсюканья не было.

– Я не понял, воин, тебе ротный милее дедушки? Отдыхать на гражданке будешь! У вас 5 минут времени! Время пошло!

            Дров принесли даже больше, чем требовалось. Ничего, пригодятся... Только бы успеть нагреть котёл. И, как назло, сегодня такой морозец придавил...

Через двадцать минут столбик термометра начал медленно, но обнадёживающе ползти вверх. Уголь взялся жаровой корочкой, значит будет гореть как надо. Казарма спасена, часа через два там снова будет тепло. Невольным «добровольцам» я объявил благодарность, дав каждому по сигарете и разрешив «прикрываться» моим именем до вечернего построения, если кто из «стариков» решит их поэксплуатировать.

– Ну теперь-то ты понял, Раздолбай, как этим углём топить? Подкидывать тонким слоем раз в 20-30 минут, лопаты две-три, не больше! Да корку перед этим взламывать не забывай!

Алтыбай светился от счастья и кивал: - Понал, Дыма, понал... Ты уже спат пошёл?

– А что мне с тобой всю твою смену коптить? Ещё раз погасишь печь – уйдёшь обратно в роту, в караулах от тебя больше проку будет – ворон от ракетных установок отпугивать будешь.

– Нэт, Дыма, нэ надо! Я буду хорошая кочегар!

– Не хорошая, а хороший, учишь тебя, учишь, как об стену углём...

          А через месяц проштрафился я...

Одному солдатику с нашего призыва из его далёкого села пришла посылка, где среди всяких сладостей-вкусностей был заботливой родительской рукой положен пакет с ...дрожжами и сахаром. Долго думать, по какому назначению использовать эти ингредиенты, – не смог бы даже полный идиот. А где ещё можно поставить бражку, не боясь, что нашедший её командир части на утреннем построении не выльет это добро за шиворот несостоявшимся пьяницам? Единственное место, где никогда не проводились обыски и проверки – это кочегарка. Было что-то в ней сермяжное, народное, а от того высокое, почти святое, через которое не могли перешагнуть даже самые беспредельные офицеры, включая замполита. А, может, просто боялись испачкаться...

В этот же день 6-литровый солдатский чайник, наполненный мутной желтоватой жидкостью, больше напоминающей блевотину, нежели благородный напиток, из гарнизонной столовой перекочевал в новое временное пристанище – на верх печи, где всегда была замечательная для браговарения температура – в среднем около 30-40 градусов.

На третий день брага поспела... В кочегарке стоял аромат солдатского счастья, глаза будущих участников дегустации лучились предвкушением давно забытого за службу способа расслабиться...

Спалось мне перед сменой неважно. В организме вдруг стала остро ощущаться нехватка алкалоидов, что было сродни тяжёлой форме авитаминоза. Я даже сходил на обед, чего не делал, как стал кочегаром, – ибо сон был дороже солдатской баланды, которая к концу второго года службы уже приелась. Обед оказался на удивление вкусным, но мой недуг это вылечить не могло.

          Закуску к предстоящему вечернему злоупотреблению я делал сам. За два месяца работы в кочегарке в приготовлении пищи я практически перешёл на самообслуживание. Методом проб и ошибок, а точнее сожженных дотла продуктов, я приспособился готовить еду в своей большой печи. Однажды расплавленная почти за минуту алюминиевая сковорода с моим ужином натолкнула меня на мысль впредь применять для жарки картошки чугунную, к тому же с приделанной длинной железной ручкой. Это было резонно, так как температура в печи была всего-то 800-900 градусов, а для плавления чугуна требовалось больше тысячи. Благо гарнизонная столовая чугунным инвентарём располагала, а повар был моего призыва и неплохим парнем. Оставалась самая малость: рассчитать время, при котором картошка не успеет превратиться в несъедобный уголь. На это ушла не одна ночная смена, так как картофель в кочегарке не рос, а бесконечно много за один раз стибрить его в столовой было непросто – щедрость повара тоже имела свои границы. Но, в конце концов, эмпирическим путём результат был достигнут. Сковорода картофеля жарилась в большом количестве масла (точнее, комбижира, в армии масло – роскошь) в три приёма по 15 секунд каждый. Через оное время надо было вынимать сковороду и перемешивать её содержимое. Таким образом, не торопясь, без суеты, на жарку тратилось около одной минуты. Из мясного рациона самой доступной оказалась голубятина, поскольку в её количестве меня никто не ограничивал – голубей вокруг порхало видимо-невидимо. Ловить их было несложно: тазик, подставленная внизу палочка, привязанная к ней верёвка и хлебные корки под тазом – вот и всё требуемое охотничье снаряжение. За час охоты обычно отлавливалось по два-три глупых голубя, наесться которыми хватало с головой. Голубь готовился ещё проще: разделанные и опаленные тушки ложились в железное ведро, полное подсоленной и сдобренное лавровым листом  воды. Ведро ломом ставилось в печь на 45 секунд. Затем ведро вынималось, воды в нём практически уже не было, зато на дне аппетитно лежали потушенные, слегка прижаренные деликатесы.

          В этот вечер моё меню не блистало новизной, но жареной картошки с голубятиной приготовлено было на троих. Мой помощник Раздолбай мог быть четвёртым, но к этому времени он уже спал и мы сочли признаком дурного тона будить человека по таким пустякам. Тем более, что надоел он мне за два месяца общей работы хуже утренней перловки...

           «Ну, за дембель!» - чокнувшись с железным грохотом солдатскими кружками, мы осушили их до дна. Первая кружка долгожданного напитка нас разочаровала: не вставляет! При этом ещё и вкусовые качества навевали грустные мысли о скором расстройстве желудка и скоротечном поносе. Но стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы нам велит Устав, а значит – между первой и второй ...наливай ещё одну! После третьей кружки я предположил вслух, что, наверное, брага не добродила, когда вдруг осознал, что уже ...пьян. Последние слова своего предположения я уже говорил заплетающимся языком. Ещё через минуту я отметил, что уже еле сижу на табурете, ноги стремительно наливались свинцовой тяжестью. Наполнив ноги, свинец неторопливо начал наполнять голову. Мне показалось, что моих товарищей одолевают те же смутные сомнения в отношении того, что продукт не удался... Не сговариваясь, мы неровно встали и сосредоточенно борясь с земным притяжением, двинулись на выход. На улице наши лица приятно обжёг вечерний морозец, мелькнула подлая мысль остаться в этой свежести навсегда. Вход в казарму был с другой стороны здания, до него идти-то всего метров пятьдесят... Но финиша я уже не помнил.

          Проснулся я от холода, в умывальной комнате, на батарее для сушки сапог и портянок. Огляделся бессмысленным взглядом: где я, за что? Вокруг на полу кучей валялись вперемешку сапоги и портянки боевых товарищей, кем-то заботливо сброшенные с моего случайного лежбища. Возможно мной самим... Минут пять ушло на осмысление реальности, в которую меня забросила судьба. Я уже не сомневался, что, видимо, накануне выпил, но что, где и с кем – сознание выдавать категорически отказывалось, занятое более важным делом – осмысливать хотя бы происходящее в настоящий момент. Но глубинное подсознание мне подсказывало, что что-то тут не так... Вдруг до меня дошло: батарея холодная!!! Глянул на часы: 3 часа ночи. Или дня... Нет, на дворе темно – значит ночи. Я чувствовал, как жизнь начинает давать трещину... Разморозка отопительной системы – это конец. Что же я такое пил? Собрав в кулак всю свою волю и решительность, я выполз из умывальника. Подоспевший бдительный дневальный – единственная бодрствующая душа в казарме – помог мне встать с четырёх опор на две. Двигаться стало труднее, но привычнее. Вскоре, используя стены в качестве дополнительной опоры, я добрался до кочегарки. Печь меня встретила безжалостной чернотой. «Сейчас, сейчас, я добавлю угля...» Взявшись за лопату, я вонзил её в уголь. Тут же пришла мысль, что если печь погасла, то уголь мне не поможет – надо распаливать дровами... Тогда зачем я взял лопату? Мыслям в голове стало тесно, обессиленное сознание захлебнулось в информационном вихре, я вдруг забыл, зачем сюда пришёл и ...снова рухнул, в этот раз уже на кучу угля.

         Теперь я проснулся от страшного холода... Увидев, где лежу, присыпанный тонким слоем снега, я вдруг сразу понял, что теперь-то мне точно конец. Наручные часы показывали 4 часа, в системе, наверное, уже лёд, а значит можно не суетиться... «Дембель» будет нескорым, возможно захвачу ещё один отопительный сезон...  Что?! Ну уж не-ет, дудки, нас так просто не возьмёшь! Практически с отсутствующей координацией движений, я начал собирать в печь дрова.

         Дрова были неподготовленные, мокрые насквозь, и, видимо, по этой причине отказывались гореть. Я сидел, пошатываясь на табурете и тупо смотрел как они не горят. Минут через двадцать этой медитации меня вдруг осенило: на входе в кочегарку стояла канистра с тридцатью литрами солярки! Я же сам на днях сцедил её со своего МАЗа на всякий пожарный случай. Этот случай случился. Взяв кружку, из которой ещё часов шесть назад я пил эту смертоносную брагу, о чём мне уже удалось вспомнить, я начал плескать спасительную жидкость в печь. Это было запрещено всеми инструкциями, это было почти преступно с моей стороны, но я знал, что, если сейчас не разожгу огонь, то моё преступление будет ещё более тяжким...

         Солярка занялась пламенем. Но промокшие дрова в этом участия не принимали. Топливо быстро прогорало, топка требовала новую порцию горючего. Я понял, что мне придётся на время стать автоматом подачи топлива в печь, работающую теперь на соляре. И я им стал...

         Дрова не горели и через час. Но постоянно поддерживаемое мной пламя солярки уже нагрело котёл, столбик термометра полз вверх, возвращая меня к жизни. Плескаемая в топку соляра теперь вспыхивала почти взрывом, вырываясь из топки чадящим жаром в меня. Насколько мне хватало реакции, я поворачивался в этот миг боком, чтобы не опалить лицо. Но реакции мне хватало не всегда... Стоять, а уж тем более отскакивать я ещё не мог. Когда кружка стала цеплять сухое дно канистры, дрова занялись огнём...

         К моменту, когда в казарме раздался истошный крик дежурного по части «Дивизио-оон па-аадъё-ооом!!!» в топке пылал жар угля, печь гудела, как будто и не умирала вовсе. Скоро должен прийти мой сменщик Алтыбай. Сегодня Раздолбаем был я.

– Дыма, сегодня так холодно было... Ой! Что с тобой?!!, –  Аннамурадов смотрел на меня, будто увидел перед собой не сослуживца, а расчленённый труп гуманоида.

– В каком смысле?, – Я действительно не догадывался, что кроется за его безумным удивлением. Ну испачкался, видимо, немного, так чего так таращиться-то? На себя бы посмотрел, шимпанзе в сапогах...

– Ты такой... Ты такой... Чиёрный...

– Да ты сам-то какой?! Белий чоли?! Снегурочка тоже мне нашлась!.. Ладно, трудись, пошёл я мыться и в люлю. Ночь сегодня трудная была...

Дивизион уже бегал по спортгородку в утренней темени, по пути мне попались двое с моего призыва, по сроку службы имеющие право пренебречь физзарядкой. В темноте они меня не узнали, лишь за спиной я услышал удивлённое: «ты негра видел?». В пустом коридоре казармы одиноко бдел возле своей тумбочки сонный дневальный. Когда я вошёл в дверь и встретился с ним глазами, с парнем случилось неладное. Он как-то весь напрягся, выпрямился, набычил глаза и побелел, будто пытался мимикрировать под побелку стены.

– Ты что, монтировку проглотил, воин? Расслабься, щас воздух испортишь!..

Узнав мой голос он сразу обмяк и от нахлынувшего облегчения таки оправдал мои опасения.

– Дима, ну ты меня напугал... – только и смог уже с радостью пролепетать солдатик.

           Когда я увидел себя в зеркале над раковиной, то сразу понял, что дневальный трусом не был... На меня из зазеркалья смотрело исчадие преисподней, своей чернокожестью способное даже самому чёрному африканскому зулусу дать почувствовать себя европеоидом. Слой сажи, равномерно покрывший всего меня выше пояса, был не менее одного-двух миллиметров. Более того, моя рабочая солдатская шапка-ушанка, равномерно покрытая этой же сажей, казалась продолжением лица и головы, имеющей несуразный лоб и два висячих по бокам мохнатых уха, никак не могущих принадлежать человеческой расе. Довершали картину неземного (или подземного) ужаса два налитых кровью глаза, которые на фоне этой нечеловеческой черноты казались светящимися огоньками. Увидев такое, на месте дневального, я бы, наверное, уже никогда бы не смог обойтись без медицинской помощи...

           Отмыть с себя грим этой сказочной ночи оказалось не так-то просто. Помогла всё та же солярка, вечная слава её создателям! Да чтоб я ещё хоть раз в жизни выпил!!! Спал в этот день я до самой своей ночной смены, без сил, без задних ног, без снов... Если бы мне знать тогда, что мне уготовила судьба дальше... Впрочем, не будем забегать вперёд.

Часть вторая. Ядерный взрыв.

           Чем отличается неудачник от искателя приключений? Да лишь тем, что неудачника приключения находят сами, а искатель их упорно ищет. Я себя никогда не считал неудачником. Человек, всегда считал я, должен находиться в постоянном поиске. Как говаривал мой друг: «чтобы было, что вспомнить»...

            Однажды в воскресный день мне не спалось. Светило безумное солнышко, слепил бриллиантовой россыпью снег, стояла такая тишь и безветрие, что карканье ворон на хоздворе оглушало как взрывы петард. В общем, в такую благодать спать могут только покойники или полные кретины.

           «Пойти ворон погонять, что-ли?», – подумал я, и не заставил себя долго упрашивать. Мне нравилось иногда бродить по хоздвору. Нет-нет, да найдёшь там себе какой-нибудь сувенир на память: то танковую гильзу (отменная ваза для цветов), то проржавевший тубус гранатомёта... Да чего только не было у нас на хоздворе! Ну, во первых, уже не было дров. На днях зампотыл, забыв вовремя оформить заявку на уголь, оставил нас с Раздолбаем один на один с голодной печью, уехав на три дня по делам: «Ребята, придумайте что-нибудь!» И ребята придумали... Половину хоздвора тогда занимало несколько десятков кубометров отличных брёвен – неприкосновенный военный запас. Когда-то их с боем добыл (почти украл) с ж/д станции командир части для топки блиндажных печей на предстоящих (уже без меня) трёхмесячных учениях. Нам с Раздолбаем этих дров как раз хватило на три дня... На их распилку тогда были брошены все салаги дивизиона, сразу после ужина. Я их разбил на пары, поделив на всех общий объём дров. Главный приз был назначен мной для первых трёх пар, которые быстрее всех справятся с поставленной задачей – так называемая «подписка дедушки»: в течении целой недели они будут считаться работающими у меня. То есть ни один «старик» в это время их не может привлечь для своих дел – иначе он будет иметь дело со мной. Второй приз был попроще, но тоже стимулировал – лечь спать можно будет только после распилки назначенного объёма дров.

Дрова распилили так быстро, будто эти парни призвались в Армию не с беззаботной «гражданки», а с таёжного лесоповала. Стимул – великая вещь. Зато спали ребята в тепле.

А вот, зампотылу повезло меньше... Когда командир части, спустя несколько дней, обнаружил пропажу бесценных дров, зампотыл узнал о себе и своей родне много нового, включая факт появления в его генеалогическом древе самого командира как возможного отца.

Нас с Раздолбаем эта кара минула: что нам скажешь? Не сапогами же личного состава части нам было топить печь...

          Во-вторых, на хоздворе уже не было вообще ничего, что могло мало-мальски гореть... Но что это? В углу, у стены забора неприметно стояла присыпанная снегом некогда молочная канистра, как та, что служила у меня ёмкостью для запретной солярки. И как это её я раньше не заприметил? Открыв крышку, я обнаружил там литров двадцать какой-то мазуты, очень густой и иссиня чёрной. Вдаваться в её химический анализ я не стал, но решив, что проверить её горючие свойства – это мой долг как старшего кочегара.

          Раздолбай мою находку встретил равнодушно – типичный дилетантский консерватизм. Мол, лучше солярки, может быть только много солярки...

И я начал экспериментировать. Взяв две обмёрзших палки, одну я облил соляркой, другую окунул в мазуту, и обе поджёг. Солярка прогорев даже не успела растопить лёд на своей подопечной деревяшке. Зато мазута горела долго, и до того как прогорела совсем, успела зажечь дерево! Плеснув из кружки мазуту в раскалённую топку, я обнаружил, что она не взрывается, как это сделала бы при таком жаре солярка, а просто мягко вспыхнула и сгорела синим пламенем. Это был стратегический прорыв в кочегарной тактике! Я чувствовал себя если не Прометеем, то генералом кочегарных войск – уж точно. Эх, мазута, если бы ты была у меня той ночью...

Даже Раздолбай проникся моим открытием, обнюхав содержимое канистры.

Но тут меня от жажды экспериментов просто распучило... Обмазанный этой мазутой уголь, оказалось, мог загореться без дров! Факел, смотанный из пропитанной в мазуте старой портянки мог гореть бесконечно долго! Вершиной моих научных изысканий явилась способность чудодейственного вещества сымитировать миниатюрное облако ядерного взрыва! Для этого всего-то требовалось бросить в канистру раскалённый до красна в топке гвоздь и прикрыть крышку. Через минуту дым, скопившийся в канистре, с хлопком откидывал крышку на шарнире, и из нутра ёмкости вырывался темно-серый с чёрными прядями ...ядерный гриб! Я не думал, что гнутые старые гвозди могут оказаться таким дефицитом...

Мы и не заметили, как в морозном небе зажглись звёзды и на казарму опустился тёмный зимний вечер. Дивизион уже с песней возвращался из столовой после ужина, началась моя ночная смена...

          Дивизион лихорадило уже третий день: к нам с неожиданной проверкой должна приехать комиссия из штаба дивизии. Аж несколько штук целых генералов! Их приезд должен застать нас врасплох сегодня после обеда. За эти три дня воинский городок превратился практически в элитный жилой комплекс, а казарма снаружи и внутри стала такой привлекательной и уютной, что от престижного борделя её, пожалуй, отличали лишь портреты вождей и полное отсутствие женского персонала. Впрочем, даже имеющийся мужской персонал тоже был упредительно выгнан прочь по своим рабочим местам. Даже те несчастные, которым по Уставу полагался отдых перед заступлением в ночные караулы и наряды – и те участвовали в общем спектакле. Кто лежал под вверенным ему БТРом, гремя гаечными ключами, кто расчехлял-зачехлял пусковую ракетную установку, кто, открыв капот своего «Урала» с умным, но задумчивым видом тупо смотрел на трамблёр... Одним из тех несчастных, кому не дали заслуженно поспать, был и я. Посидев немного в своём холодном «МАЗе» (двигатели запускать нам запретили в целях экономии горючего), я мысленно плюнул на всю эту вакханалию и пошёл греться в родную кочегарку к Раздолбаю. Воинская часть словно вымерла. Казалось, что даже пролетающие над казармой птицы тоже должны, проникнувшись общей тревогой, бесшумно падать замертво и исчезать.

Как это нередко бывает, именно в такие напряжённые моменты в человеке просыпаются гениальные идеи.

Палка с гвоздями была мной подготовлена заранее. С тех пор, как я нашёл свою волшебную мазуту, мне иногда нравилось смотреть на это завораживающее зрелище – ядерный гриб, хоть в глубине души я и был пацифистом.

         Палка уже практически сгорела, оставив вместо себя лишь кучку раскалённых гвоздей. За это время я уже успел договориться с дневальным по парку, который мне должен подать сигнал о приближении ко входу казармы какого-нибудь генерала из этой дурацкой комиссии. Раздолбай безучастно смотрел на все мои приготовления, ещё не понимая, какой блестящий план созрел в моей голове. А план был прост, как и всё гениальное: во время следования генерала мимо казармы в сторону парка техтерритории, вдруг над крышей казармы вырастает ядерный гриб. То, что он маленький догадаться можно не сразу, в страхе и начинающихся сумерках можно предположить, что на самом-то деле он вполне обычный, просто находится на большом расстоянии. В результате, генерал должен с испугу не только испортить окружающую его атмосферу, но и привести в негодность форменное обмундирование. Начнётся паника, беготня (горячей воды-то в казарме нет) – какая уж тут проверка какого-то дивизиона!

          И вот долгожданный миг настал. Дневальный мне подал условный знак о приближающемся условном противнике – генерале. Для создания условного ядерного взрыва всё приведено в боевую готовность... Предшествующими перед этим практическими учениями каждое движение отработано и просчитано до секунды. Раздолбай всё ещё не понимал, что за суета творится вокруг него, и только хлопал своими раскосыми глазами. В тот же миг специально подготовленным для этого электродом с загнутым концом я ловко подцепил раскалённый до бела гвоздь из топки и в мгновение ока оказался у канистры. Гвоздь уже соскользнул с электрода в её круглую чёрную пасть, когда я услышал истошный крик Раздолбая: «Дыма, нэ надо-ооо!!!!»...

Мощным взрывом меня подбросило вверх метра на полтора, потом, оглушённый, я рухнул на землю... Рядом со мной лежала моя шапка, глядя на меня оплавленной кокардой. Неподалёку валялась раскуроченная канистра с оторванной крышкой. В то время я носил маленькие очки, они и спасли мне глаза. Стальная оправа в нескольких местах вожглась в кожу. Кожу... На лице она уже была мертва, но боли я ещё не чувствовал. Какое-то время, мне казалось, что голова абсолютно свободна от мыслей, как в идеальной медитации, впрочем, о медитации я тогда не знал. Как будто со стороны я наблюдал за собой и мечущимся вокруг меня Раздолбаем, пытающимся меня поднять и причитающим почти плачущим голосом «Дыма, зачем… Зачем, Дыма...». Несколько минут я приходил в себя, постепенно возвращаясь к реальности, которая меня уже не радовала... Почему такой жуткий шум в ушах?

Что было в канистре я у этого урода узнаю потом... Сейчас бежать в санчасть, пока не пришла боль! Стоп! Санчасть уже закрыта... На кухню, в столовую, там есть вода, охладить лицо... Там что-нибудь придумаю... Столовая... Дверь закрыта... Со стороны мойки... Быстрее! Тут тоже закрыта, изнутри. Вышибаю дверь ногой, изумлённые и перепуганные солдатики шарахаются в сторону. Вода, вода... Спасительный холод... Ещё...Ещё... Чувствую, что он уже не помогает. Теперь без воды боль нестерпима. Санчасть! Там есть обезболивающее! По дороге прикладываю к лицу снег, но и снег уже не охлаждает...

Вот и санчасть, там горят окна! Уже стемнело, как быстро! Стучу что есть мочи... Тишина... Неужели никого нет? Буду выламывать дверь – другого выхода нет. Шаги. Как долго открывается дверь!.. На пороге женщина-медсестра, знаю, она жена командира соседнего полка. «Чего тебе, солдат?» Голос строгий, раздражённый. Шагаю из темноты на свет. «Боже! Что это с тобой?!!» «Дайте мне срочно что-нибудь обезболивающее, а то сейчас умом тронусь!» «Проходи скорее!»

Ничего она нужного не находит. А что нужно-то?! Вколола анальгина, намазала мне лицо гусиным жиром, но это уже не спасает... Боль наплывает волнами, всё нестерпимей и нестерпимей…  «Стой же, солдатик, куда ты!?» А я уже бегу из части ловить попутку до ближайшей скорой...

Никто не останавливается, в темноте я похож на пьяного. А что может быть хуже пьяного солдата в качестве пассажира? Бросаюсь почти под колёса «девятке». «Тебе что, жить надоело! Бог мой! Что это с тобой?!» «Мужик, быстрее в скорую, пожалуйста!» Разворот на 180 градусов: самая ближайшая больница – «вендиспансер», там есть скорая помощь. Начинаю отключаться, боль адская, нет никаких сил... «Солдатик, потерпи, уже приехали!»

Врачи... Укол... Туман... Хорошо-то как! До чего же мне хорошо! Чем это меня укололи?.. Хочется петь... Да я уже пою!..

– Нет, не думаю, тарищ полковник... Пересадка кожи ему не понадобится. Хотя и красавцем будет вряд ли... В общем, ожог лица и верхних дыхательных путей II степени. Тебе сколько до дембеля-то, солдат?

– Месяца два-три...

– Мда... Ну ничего, по крайней мере до свадьбы заживёт... Полежишь у нас в военном госпитале, отдохнёшь.

– Тарищ капитан, разрешите лечиться в части! Пожалуйста...

          Как ни странно, но морду Раздолбаю я не набил. Хотя, возвращаясь в часть, я мечтал об этом даже больше, чем о скорейшей демобилизации. Слишком искренне он раскаивался, просил прощения, чуть ли не со слезами на своих бесстыжих глазах. Даже предлагал облить его бензином и поджечь. Лукавил, конечно, гад, но всё равно бензина у меня не было, а бить по этому маленькому смуглому лицу оказалось выше моих сил. К слову сказать, в канистре был, как выяснилось, в момент взрыва самый что ни на есть бензин. И не какой-нибудь 76-ой, а замечательный 99-ый, которым заправлялись наши самоходные ракетные установки. Водитель одного из этих драндулетов промывал топливную систему и предложил Раздолбаю около 20 литров ненужного бензина. И тот слил его в нашу канистру, мне ничего об этом не сказав. И, возможно, и сам забыв об этом…

Генерал, которому был посвящён мой солдатский подвиг, взрыва не увидел и не услышал. К нашему всеобщему счастью, в этот момент рядом с казармой показательно запустили мощный дизель – нашу полигонную передвижную электростанцию, способную заглушить даже взрыв настоящей ядерной бомбы. Дивизион проверку прошёл и эта неприятность с канистрой предастся полному забвению.

         Дембель состоялся аж через 4 месяца, так как дивизион попал под очередные учения. За это время силами врачей, благодаря дорогим мазям и лекарствам моё уродство почти прошло. Постепенно сходила тяжёлая чёрная короста, толстым слоем покрывавшая всё лицо, под ней нарастала новая кожа, снова отрастали брови и ресницы, на одной половине лица снова начала расти щетина. Другую половину я начну брить лишь спустя полгода, уже на «гражданке».

Всё это время я исправно нёс вахту кочегара до самого закрытия отопительного сезона. Днём меня почти никто не видел – я лежал в казарме, укрывшись с головой одеялом, а ночью был сам себе хозяин у своей печи: грел ребятам их сны, сочинял стихи, песни, бренчал на гитаре. И под конец службы даже ещё успел поездить на своём родном МАЗе, соскучившись по рулю. Тягу к экспериментам я пресытил надолго.

        А вот и волшебное слово «ДЕМБЕЛЬ»... И дальше начнётся уже совсем другая история.....

Вернуться на Творческую страничку

Вернуться на Главную